Обучающие материалы — контент

Сборник стихотворений американских и английских авторов с литературным переводом.

В него входят произведения Эмили Дикинсон, Роберта Браунинга, Эдгара Аллана По,  Роберта Фроста и др.

Файл прикреплен к данному описанию снизу. 

Отрывок:

Эмили Дикинсон (Emily Dickinson)    
If I can stop one heart from breaking
I shall not live in vain
If I can ease one Life the Aching
Or cool one Pain
Or help one fainting Robin
Unto his nest again
I shall not live in vain
Если сердцу - хоть одному -
Не позволю разбиться -
Я не напрасно жила!
Если ношу на плечи приму -
Чтобы кто - нибудь мог распрямиться -
Боль - хоть одну - уйму -
Одной обмирающей птице
Верну частицу тепла -
Я не напрасно жила!
Перевод В. Марковой
Эмили Дикинсон (Emily Dickinson)
I died for Beauty - but was scarce

Adjusted in the Tomb

When One who died for Truth was lain

In an adjoining Room -

He questioned softly "Why I failed"?

"For Beauty", I replied -

"And I - for Truth -Themself are One -

We Bretheren, are", He said -

And so, as Kinsmen, met a Night -

We talked between the Rooms -

Untill the Moss had reached our lips -

And covered up - our names –

Я принял смерть - чтоб жила Красота -

Но едва я был погребен -

Как в соседнем покое лег Воин другой -

Во имя Истины умер он.

"За что - спросил он, - ты отдал жизнь?"

"За торжество Красоты".

"Но Красота и Правда - одно.

Мы братья - я и ты".

И мы - как родные - встретили ночь -

Шептались - не зная сна -

Покуда мох не дополз до губ

И наши не стер имена.

Перевод В. Марковой

Эмили Дикинсон (Emily Dickinson)

   
Life, and Death, and Giants -

Such as These - are still -

Minor - Apparatus - Hopper of the Mill -

Beetle at the Candle -

Or a Fife's Fame -

Maintain that by Accident that they proclaim -

   
Жизнь - и Смерть - Гиганты -

Их не слышно - молчат.

А механизмы поменьше -

Всяк на свой лад -

Коник на мельнице -

Жук возле свечи -

Свистулька славы

Свидетельствуют - что Случай правит.

Перевод В. Марковой

Эмили Дикинсон (Emily Dickinson)

   
We never know how high we are

Till we are called to rise

And then if we are true to plan

Our statures touch the skies -

The Heroism we recite

Would be a normal thing

Did not ourselves the Cubits warp

For fear to be a King -
   
Мы не знаем - как высоки -

Пока не встаем во весь рост -

Тогда - если мы верны чертежу -

Головой достаем до звезд.

Обиходным бы стал Героизм -

О котором Саги поем -

Но мы сами ужимаем размер -

Из страха стать Королем.

Перевод В. Марковой

Эмили Дикинсон (Emily Dickinson)

   
Tell all the Truth but tell it slant -

Success in Circuit lies

Too bright for our infirm Delight

The Truth's superb surprise

As Lightning to the Children eased

With explanation kind

The Truth must dazzle gradually

Or every man - be blind -
   
Всю правду скажи - но скажи ее - вкось.

На подступах сделай круг.

Слишком жгуч внезапной Истины луч.

Восход к ней слишком крут.

Как детей примиряет с молнией

Объяснений долгая цепь -

Так Правда должна поражать не вдруг -

Или каждый - будет слеп!

Перевод В. Марковой

Эдгар Аллан По (Edgar Allan Poe)

Eldorado

Gaily bedight,

A gallant knight,

In sunshine and in shadow,

Had journeyed long,

Singing a song,

In search of Eldorado.

But he grew old -

This knight so bold -

And o'er his heart a shadow

Fell as he found

No spot of ground

That looked like Eldorado.

And, as his strength

Failed him at length,

He met a pilgrim shadow -

"Shadow," said he,

"Where can it be -

This land of Eldorado?"

"Over the Mountains

Of the Moon,

Down the Valley of the Shadow,

Ride, boldly ride,"

The shade replied, -

"If you seek for Eldorado!"

Эльдорадо
   
Между гор и долин

Едет рыцарь один,

Никого ему в мире не надо.

Он все едет вперед,

Он все песню поет,

Он замыслил найти Эльдорадо.

Но в скитаньях - один

Дожил он до седин,

И погасла былая отрада.

Ездил рыцарь везде,

Но не встретил нигде,

Не нашел он нигде Эльдорадо.

И когда он устал,

Пред скитальцем предстал

Странный призрак - и шепчет "Что надо?"

Тотчас рыцарь ему:

"Расскажи, не пойму,

Укажи, где страна Эльдорадо?"

И ответила Тень:

"Где рождается день,

Лунных Гор где чуть зрима громада.

Через ад, через рай,

Все вперед поезжай,

Если хочешь найти Эльдорадо!"

Перевод К. Бальмонта

Роберт Фрост (Robert Frost)

Come in!
As I came to the edge of the woods,

Thrush music - hark!

Now if it was dusk outside,

Inside it was dark.

Too dark in the woods for a bird

By sleight of wing

To better it perch for the night,

Though it still could sing.

The last of the light of the sun

That had died in the west

Still lived for one song more

In a thrush'd breast.

Far in the pillared dark

Thrush musc went -

Almost like a call to come in

To the dark and lament.

But no, I was out for stars:

I wouldn't come in.

I meant not even if asked,

And I hadn't been.
   

Войди!
Подошел я к опушке лесной.

Тише, сердце, внемли!

Тут светло, а там в глубине -

Словно весь мрак земли.

Для птицы там слишком темно,

Еще рано туда ей лететь,

Примащиваясь на ночлег:

Ведь она еще может петь.

Яркий закат заронил

Песню дрозду в грудь.

Солнца хватит, чтоб спеть еще раз,

Только надо поглубже вздохнуть.

Спел и в потемки вспорхнул.

В темной тиши лесной

Слышится песнь вдалеке,

Словно призыв на покой.

Нет, не войду я туда,

Звезд подожду я тут.

Даже если б позвали меня,

А меня еще не зовут.

Перевод И. Кашкина

Роберт Фрост (Robert Frost)

Fire and ice
Some say the world will end in fire,

Some say in ice.

From what I've tasted of desire

I hold with those who favor fire.

But if it had to perish twice,

I think I know enough of hate

To say that for destruction ice

Is also great

And would suffice.    

Огонь и лед
Кто говорит, мир от огня

Погибнет, кто от льда.

А что касается меня,

Я за огонь стою всегда.

Но если дважды гибель ждет

Наш мир земной, - ну что ж,

Тогда для разрушенья лед

Хорош,

И тоже подойдет.

Перевод М. Зенкевича

Генри Уордсворт Лонгфелло (Henry Wadsworth Longfellow)
Середина жизни (Mezzo Cammin)
   
Half of my life is gone, and I have left

The years slipped from me and not fulfilled

The aspiration of my youth, to build

Some tower of song with lofty parapet.

Not indolence, nor pleasure, nor the fret

Of restless passions that would not be stilled,

But sorrow and a care that almost killed,

Kept me from what I may accomplish yet;

Though half-way up the hill, I see the Past

Lying beneath me with its sounds and slights, -

A city in the twilight dim and vast,

With smoking roofs, soft bells, and gleaming lights, -

And hear above me on the autumnal blast

The cataract of Death far thundering from the heights.

Середина жизни (Mezzo Cammin)   
Прошло полжизни, стерся даже след

Минувших дней. Где юный жар стремленья

Из рифм, из песен, полных вдохновенья,

Дворец воздвигнуть для грядущих лет?

Виной не праздность, не любовь, о нет!

Не бкспокойной страсти наслажденья,

Но горести едва ль не от рожденья,

Чреда забот убийственных и бед.

И с полгоры я вижу под собою

Все прошлое, весь этот темный ад, -

В дымах, в огнях мой город, скрытый мглою,

Где стоны, плач и никаких отрад

И на ветру осеннем, надо мною

С вершин гремящий Смерти водопад.

Перевод В. Левика

She Walks In Beauty like the night (Lord Byron)

She walks in beauty, like the night
 Of cloudless climes and starry skies;
 And all that's best of dark and bright
 Meet in her aspect and her eyes:
 Thus mellowed to that tender light
 Which heaven to gaudy day denies.

One shade the more, one ray the less,
 Had half impaired the nameless grace
 Which waves in every raven tress,
 Or softly lightens o'er her face;
 Where thoughts serenely sweet express
 How pure, how dear their dwelling place.

And on that cheek, and o'er that brow,
 So soft, so calm, yet eloquent,
 The smiles that win, the tints that glow,
 But tell of days in goodness spent,
 A mind at peace with all below,
 A heart whose love is innocent!

Она идет во всей красе
 Светла, как ночь ее страны.
 Вся глубь небес и звезды все
 В ее очах заключены,
 Как солнце в утренней росе,
 Но только мраком смягчены.

Прибавить луч иль тень отнять
 И будет уж совсем не та
 Волос агатовая прядь,
 Не те глаза, не те уста
 И лоб, где помыслов печать
 Так безупречна, так чиста.

А этот взгляд, и цвет ланит,
 И легкий смех, как всплеск морской,
 Все в ней о мире говорит.
 Она в душе хранит покой
 И если счастье подарит,
 То самой щедрою рукой!

(Перевод Маршак С. Я.)

Your Name (Jessica Blade)

I wrote your name in the sky,
 but the wind blew it away.
 I wrote your name in the sand,
 but the waves washed it away.
 I wrote your name in my heart,
 and forever it will stay.

Я написал твое имя на небе,
 но ветер унес его далеко.
 Я написал твое имя на песке,
 но волны смыли его.
 Я написал твое имя в моем сердце,
 И оно навсегда там останется.

A White Rose (J B O'Reilly)

The red rose whispers of passion,
 And the white rose breathes of love;
 O the red rose is a falcon,
 And the white rose is a dove.

But I send you a cream-white rosebud
 With a flush on its petal tips;
 For the love that is purest and sweetest
 Has a kiss of desire on the lips.

Красная роза шепчет о страсти,
 Белая – чуть дыша, говорит о любви.
 Красное – сокол, белое – голубь,
 Что в небе летают: горд и красив.

Но я подарю тебе тот белый бутон,
 Что с алой каемкой на всех лепестках.
 Словно любовь, что светла и чиста,
 С поцелуем мечты на губах.

My Love (Tasha Shores)

My love is like an ocean
 It goes down so deep
 My love is like a rose
 Whose beauty you want to keep.

My love is like a river
 That will never end
 My love is like a dove
 With a beautiful message to send.

My love is like a song
 That goes on and on forever
 My love is like a prisoner
 It's to you that I surrender.

Моя любовь, как океан
 Она также глубока
 Моя любовь, как роза
 Чью красоту вы хотите сохранить.

Моя любовь, как река
 Которая никогда не заканчивается
 Моя любовь, как голубь,
 С красивым сообщение для отправки.

Моя любовь как песня
 Которая всегда звучит и звучит
 Моя любовь, как заключенный
 Для вас, потому что я сдался.

Meeting at Night (Robert Browning)

The gray sea and the long black land;
 And the yellow half-moon large and low;
 And the startled little waves that leap
 In fiery ringlets from their sleep,
 As I gain the cove with pushing prow,
 And quench its speed i' the slushy sand.

Then a mile of warm sea-scented beach;
 Three fields to cross till a farm appears;
 A tap at the pane, the quick sharp scratch
 And blue spurt of a lighted match,
 And a voice less loud, through its joys and fears,
 Than the two hearts beating each to each!

Тёмный берег и серый залив,
 Низко повисла луны половина.
 Прыгают волны, пугливы, легки,
 Яркие пляшут их завитки,
 К бухте толкая мою бригантину,
 В мокром песке свой бег погасив.

Теплую отмель прошёл до конца.
 Через поля приблизился к дому.
 Стук по стеклу, скрип, словно треск,
 Спички зажжённой синий всплеск,
 И голос, не громче сквозь радость истомы,
 Чем бьются друг в друга наши сердца.

Twas The Night Before Christmas

Twas the night before Christmas, when all through the house
 Not a creature was stirring, not even a mouse;
 The stockings were hung by the chimney with care,
 In hopes that St. Nicholas soon would be there;

 The children were nestled all snug in their beds,
 While vision of sugar-plums danced in their heads;
 And mamma in her 'kerchief, and in my cap,
 Had just settled our brains for a long winter’s nap,

 When out on the lawn there arose such a clatter,
 I sprang from the bed to see what was the matter.
 Away to the window I flew like a flash,
 Tore open the shutters and threw up the sash.
 The moon on the breast of the new-fallen snow
 Gave the luster of mid-day to objects below,
 When, what to my wondering eyes should appear,
 But a miniature sleigh, and eight tiny reindeer,

 With a little old driver, so lively and quick,
 I knew in a moment it must be St. Nick.
 More rapid than eagles his courses they came,
 And he whistled, and shouted, and called them by name;

 “Now Dasher! now, Dancer! now Prancer and Vixen!
 On, Comet! on, Cupid! on, Donder and Blitzen!
 To the top of the porch! to the top of the wall!
 Now dash away! dash away! dash away all!"

 As dry leaves that before the wild hurricane fly,
 When they meet with an obstacle, mount to the sky;
 So up to the house-top the courses they flew,
 With a sleigh full of toys, and St. Nicholas too.

 And then, in a twinkling, I heard on the roof
 The prancing and pawing of each little hoof.
 As I drew in my head, and was turning around,
 Down the chimney St Nicholas came with a bound.

 He was dressed all in fur, from his head to his foot,
 And his clothes were all tarnished with ashes and soot.
 A bundle of Toys he had flung on his back,
 And he looked like a peddler, just opening his pack.

 His eyes-how they twinkled! his dimples how merry!
 His cheeks were like roses, his nose like a cherry!
 His droll little mouth was drawn up like a bow,
 And the beard of his chin was as white as the snow.

 The stump of a pipe he held tight in his teeth,
 And the smoke it encircled his head like a wreath.
 He had a broad face and a little round belly,
 That shook when he laughed, like a bowlful of jelly!

 He was chubby and plump, a right jolly old elf,
 And I laughed when I saw him, in spite of myself!
 A wink of his eye and a twist of his head,
 Soon gave me to know I had nothing to dread.

 He spoke not a word, but went straight to his work,
 And filled all the stockings, then turned with a jerk.
 And laying his finger aside of his nose,
 And giving a nod, up the chimney he rose!

 He sprang to his sleigh, to his team gave a whistle,
 And away they all flew like the down of a thistle.
 But I heard him exclaim, 'ere he drove out of sight,
"Happy Christmas to all, and to all a good-night!"

         by Clement Moore in 1822

 
Перевод

Рождество на пороге. Полночную тишь
 потревожить не смеет даже юркая мышь.
 Стайка детских чулок, как положено, чинно
 Санта Клауса ждёт у решетки каминной.

 Ребятишкам в уютных и мягких кроватках
 снится сахарный снег и Луна-мармеладка.
 Я колпак нахлобучил, а мама - чепец:
 взрослым тоже пора бы вздремнуть наконец…

 Вдруг грохот и топот и шум несусветный,
 и крыша откликнулась гулом ответным.
 Сна как не бывало - а кто бы заснул?
 Я ставни открыл и окно распахнул.

 Играя в гляделки со снегом искристым,
 Луна озаряла сиянием чистым
 (я так и застыл у окна в изумленье)…
 чудесные санки и восемь оленей.

 За кучера - бойкий лихой старичок.
 Да-да, это Санта - ну кто же ещё
 мог в крохотных санках орлов обгонять
 и басом весёлым оленям кричать:

 Эй, Быстрый! Танцор!
 Эй, Дикарь! Эй, Скакун!
 Комета! Амур!
 Эй, Гроза и Тайфун!
 Живей на крыльцо!
 А теперь к чердаку!
 Наддайте!
 Гоните на полном скаку!

 Как лёгкие листья, что с ветром неслись,
 взмывают, встречаясь с преградою, ввысь -
 вот так же олени вверх сани помчали.
 (Игрушки лишь чудом не выпадали!)

 Раздался на крыше грохочущий звук -
 диковинных звонких копыт перестук.
 Скорее, скорее к камину! И вот
 наш Санта скользнул прямиком в дымоход.

 Одетый в меха с головы и до пят
 (весь в копоти Сантин роскошный наряд!),
 с мешком, перекинутым через плечо,
 набитым игрушками - чем же ещё!

 Сияют глаза, будто звёзды в мороз,
 два яблока - щёки и вишенка-нос.
 Улыбка - забавней не видел вовек!
 Бела борода, словно утренний снег.

 И сразу дымком потянуло табачным:
 он старую трубку посасывал смачно,
 а кругленький толстый животик от смеха
 как студень дрожал - доложу вам, потеха!

 Забавный толстяк - просто эльф, да и только!
 Не выдержав, я рассмеялся до колик.
 (Вначале слегка опасался смеяться,
 но звёздочек-глаз разве можно бояться?)

 Не молвив ни слова, он взялся за дело -
 чулки у камина наполнил умело,
 кивнул, пальчик пухленький к носу прижал
 (мол тихо! молчи!) - и в камине пропал.

 Раздался его оглушительный свист -
 И восемь оленей как птицы взвились,
 лишь ветром слова до меня донесло:
 "Всех-всех с Рождеством! Я вернусь! Добрых снов!"

         Пер. с англ. Ольги Литвиновой

My soul is dark

My soul is dark—Oh! quickly string
   The harp I yet can brook to hear;
 And let thy gentle fingers fling
   Its melting murmurs o'er mine ear.—
 If in this heart a hope be dear,
   That sound shall charm it forth again—
 If in these eyes there lurk a tear,
   'Twill flow—and cease to burn my brain—

 But bid the strain be wild and deep,
   Nor let thy notes of joy be first—
 I tell thee—Minstrel! I must weep,
   Or else this heavy heart will burst—
 For it hath been by sorrow nurst,
   And ached in sleepless silence long—
 And now 'tis doom'd to know the worst,
   And break at once—or yield to song.

J. G. Byron, 1815

Перево стихотворения на русский язык:
Еврейская мелодия

     (Из Байрона)

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
                   Вот арфа золотая:
 Пускай персты твои, промчавшися по ней,
                 Пробудят в струнах звуки рая.
 И если не навек надежды рок унес,
                 Они в груди моей проснутся,
 И если есть в очах застывших капля слез -
                 Они растают и прольются.

 Пусть будет песнь твоя дика. - Как мой венец,
                 Мне тягостны веселья звуки!
 Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
                 Иль разорвется грудь от муки.
 Страданьями была упитана она,
                 Томилась долго и безмолвно;
 И грозный час настал - теперь она полна,
                 Как кубок смерти яда полный.

М. Ю. Лермонтов, 1836

Эдгар Аллан По.

SONG

I saw thee on thy bridal day -
 When a burning blush came o’er thee,
 Though happiness around thee lay,
 The world a’l love before thee:

And in thine eye a kindling light
 (Whatever it might be)
 Was all on Earth my aching sight
 Of Loveliness could see.

That blush, perhaps, was maiden shame -
 As such it well may pass -
 Though its glow hath raised a fiercer flame
 In the breast of him, alas!

Who saw thee on that bridal day,
 When that deep blush would come o’er thee,
 Though happiness around thee lay,
 The world all love before thee.

(1827-1845)

ПЕСНЯ

Я помню: ты в день брачный твой,
 Как от стыда зарделась вдруг,
 Хоть счастье было пред тобой,
 И, весь любовь, мир цвел вокруг.

Лучистый блеск в твоих очах
 (Что ни таила ты)
 Был – все, что на земле, в мечтах,
 Есть выше красоты!

Быть может, девичьим стыдом
 Румянец был – как знать! -
 Но пламенем он вспыхнул в том,
 Кто мог его понять,

Кто знал тебя в день брачный твой,
 Когда могла ты вспыхнуть вдруг,
 Хоть счастье было пред тобой,
 И, весь любовь, мир цвел вокруг.

(1924)

Перевод В. Брюсова

THE RAVEN

Once upon a midnight dreary, while I pondered,
 weak and weary,
 Over many a quaint and curious volume of forgotten
 lore -
 While I nodded, nearly napping, suddenly there came
 a tapping,
 As of some one gently rapping, rapping at my
 chamber door -
 ‘»Tis some visiter», I muttered, «tapping at my chamber
 door -
 Only this and nothing more.»

Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
 And each separate dying ember wrought its ghost
 upon the floor.
 Eagerly I wished the morrow; – vainly I had sought
 to borrow
 From my books surcease of sorrow – sorrow for
 the lost Lenore -
 For the rare and radiant maiden whom the angels
 name Lenore -
 Nameless _here_ for evermore.

And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
 curtain
 Thrilled me – filled me with fantastic terrors never
 felt before;
 So that now, to still the beating of my heart, I stood
 repeating
 «Tis some visiter entreating entrance at my chamber
 door -
 Some late visiter entreating entrance at my chamber
 door; -
 This it is and nothing more.»

Presently my soul grew stronger; hesitating then no
 longer,
 «Sir», said I, «or Madam, truly your forgiveness
 I implore;
 But the fact is I was napping, and so gently you came
 rapping,
 And so faintly you came tapping, tapping at my
 chamber door,
 That I scarce was sure I heard you» – here I opened
 wide the door; -
 Darkness there and nothing more.

Deep into that darkness peering, long I stood there
 wondering, fearing,
 Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
 to dream before;
 But the silence was unbroken, and the stillness gave
 no token,
 And the only word there spoken was the whispered
 word, «Lenore?»
 This I whispered, and an echo murmured back the
 word, «Lenore!»
 Merely this and nothing more.

Back into the chamber turning, all my soul within me
 burning,
 Soon again I heard a tapping somewhat louder than
 before.
 «Surely», said I, «surely that is something at my
 window lattice;
 Let me see, then, what thereat is, and this mystery
 explore -
 Let my heart be still a moment and this mystery
 explore; -
 ‘Tis the wind and nothing more!»

Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
 and flutter,
 In there stepped a stately Raven of the saintly days
 of yore;
 Not the least obeisance made he; not a minute stopped
 or stayed he;
 But, with mien of lord or lady, perched above my
 chamber door -
 Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
 door -
 Perched, and sat, and nothing more.

Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
 smiling,
 By the grave and stern decorum of the countenance
 it wore,
 «Though thy crest be shorn and shaven, thou», I said,
 «art sure no craven,
 Ghastly grim and ancient Raven wandering from
 the Nightly shore -
 Tell me what thy lordly name is on the Night’s
 Plutonian shore!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
 so plainly,
 Though its answer little meaning – little relevancy
 bore;
 For we cannot help agreeing that no living human
 being
 Ever yet was blessed with seeing bird above his
 chamber door -
 Bird or beast upon the sculptured bust above his
 chamber door,
 With such name as «Nevermore.»

But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
 only
 That one word, as if his soul in that one word he did
 outpour.
 Nothing farther then he uttered – not a feather then
 he fluttered -
 Till I scarcely more than muttered «Other friends have
 flown before -
 On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
 flown before.»
 Then the bird said «Nevermore.»

Startled at the stillness broken by reply so aptly
 spoken,
 «Doubtless», said I, «what it utters is its only stock
 and store
 Caught from some unhappy master whom unmerciful
 Disaster
 Followed fast and followed faster till his songs one
 burden bore -
 Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
 Of ‘Never – nevermore.’»

But the Raven still beguiling my sad fancy into
 smiling,
 Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
 and bust and door;
 Then, upon the velvet sinking, I betook myself
 to linking
 Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
 of yore -
 What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
 bird of yore
 Meant in croaking «Nevermore.»

Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
 expressing
 To the fowl whose fiery eyes now burned into my
 bosom’s core;
 This and more I sat divining, with my head at ease
 reclining
 On the cushion’s velvet lining that the lamp-light
 gloated o’er,
 But whose velvet-violet lining with the lamp-light
 gloating o’er,
 _She_ shall press, ah, nevermore!

Then, methought, the air grew denser, perfumed from
 an unseen censer
 Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
 tufted floor.
 «Wretch», I cried, «thy God hath lent thee – by these
 angels he hath sent thee
 Respite – respite and nepenthe from thy memories
 of Lenore;
 Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
 Lenore!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still,
 if bird or devil! -
 Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
 here ashore
 Desolate yet all undaunted, on this desert land
 enchanted -
 On this home by Horror haunted – tell me truly, I
 implore -
 Is there – is there balm in Gilead? – tell me -
 tell me, I implore!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

«Prophet!» said I, «thing of evil! – prophet still, if bird
 or devil!
 By that Heaven that bends above us – by that
 God we both adore -
 Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
 Aidenn,
 It shall clasp a sainted maiden whom the angels
 name Lenore -
 Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
 name Lenore.»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

«Be that word our sign of parting, bird or fiend!»
 I shrieked, upstarting -
 «Get thee back into the tempest and the Night’s
 Plutonian shore!
 Leave no black plume as a token of that lie thy soul
 hath spoken!
 Leave my loneliness unbroken! – quit the bust above
 my door!
 Take thy beak from out my heart, and take thy form
 from off my door!»
 Quoth the Raven «Nevermore.»

And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
 sitting
 On the pallid bust of Pallas just above my chamber
 door;
 And his eyes have all the seeming of a demon’s that
 is dreaming,
 And the lamp-light o’er him streaming throws his
 shadow on the floor;
 And my soul from out that shadow that lies floating
 on the floor
 Shall be lifted – nevermore!

(1844-1849)

ВОРОН

Погруженный в скорбь немую
 и усталый, в ночь глухую,
 Раз, когда поник в дремоте
 я над книгой одного
 Из забытых миром знаний,
 книгой полной обаяний, -
 Стук донесся, стук нежданный
 в двери дома моего:
 «Это путник постучался
 в двери дома моего,
 Только путник -
 больше ничего».

В декабре – я помню – было
 это полночью унылой.
 В очаге под пеплом угли
 разгорались иногда.
 Груды книг не утоляли
 ни на миг моей печали -
 Об утраченной Леноре,
 той, чье имя навсегда -
 В сонме ангелов – Ленора,
 той, чье имя навсегда
 В этом мире стерлось -
 без следа.

От дыханья ночи бурной
 занавески шелк пурпурный
 Шелестел, и непонятный
 страх рождался от всего.
 Думал, сердце успокою,
 все еще твердил порою:
 «Это гость стучится робко
 в двери дома моего,
 Запоздалый гость стучится
 в двери дома моего,
 Только гость -
 и больше ничего!»

И когда преодолело
 сердце страх, я молвил смело:
 «Вы простите мне, обидеть
 не хотел я никого;
 Я на миг уснул тревожно:
 слишком тихо, осторожно, -
 Слишком тихо вы стучались
 в двери дома моего…»
 И открыл тогда я настежь
 двери дома моего -
 Мрак ночной, -
 и больше ничего.

Все, что дух мой волновало,
 все, что снилось и смущало,
 До сих пор не посещало
 в этом мире никого.
 И ни голоса, ни знака -
 из таинственного мрака…
 Вдруг «Ленора!» прозвучало
 близ жилища моего…
 Сам шепнул я это имя,
 и проснулось от него
 Только эхо -
 больше ничего.

Но душа моя горела,
 притворил я дверь несмело.
 Стук опять раздался громче;
 я подумал: «Ничего,
 Это стук в окне случайный,
 никакой здесь нету тайны:
 Посмотрю и успокою
 трепет сердца моего,
 Успокою на мгновенье
 трепет сердца моего.
 Это ветер, -
 больше ничего».

Я открыл окно, и странный
 гость полночный, гость нежданный,
 Ворон царственный влетает;
 я привета от него
 Не дождался. Но отважно, -
 как хозяин, гордо, важно
 Полетел он прямо к двери,
 к двери дома моего,
 И вспорхнул на бюст Паллады,
 сел так тихо на него,
 Тихо сел, -
 и больше ничего.

Как ни грустно, как ни больно, -
 улыбнулся я невольно
 И сказал: «Твое коварство
 победим мы без труда,
 Но тебя, мой гость зловещий,
 Ворон древний. Ворон вещий,
 К нам с пределов вечной Ночи
 прилетающий сюда,
 Как зовут в стране, откуда
 прилетаешь ты сюда?»
 И ответил Ворон:
 «Никогда».

Говорит так ясно птица,
 не могу я надивиться.
 Но казалось, что надежда
 ей навек была чужда.
 Тот не жди себе отрады,
 в чьем дому на бюст Паллады
 Сядет Ворон над дверями;
 от несчастья никуда, -
 Тот, кто Ворона увидел, -
 не спасется никуда,
 Ворона, чье имя:
 «Никогда».

Говорил он это слово
 так печально, так сурово,
 Что, казалось, в нем всю душу
 изливал; и вот, когда
 Недвижим на изваяньи
 он сидел в немом молчаньи,
 Я шепнул: «Как счастье, дружба
 улетели навсегда,
 Улетит и эта птица
 завтра утром навсегда».
 И ответил Ворон:
 «Никогда».

И сказал я, вздрогнув снова:
 «Верно молвить это слово
 Научил его хозяин
 в дни тяжелые, когда
 Он преследуем был Роком,
 и в несчастье одиноком,
 Вместо песни лебединой,
 в эти долгие года
 Для него был стон единый
 в эти грустные года -
 Никогда, – уж больше
 никогда!»
Так я думал и невольно
 улыбнулся, как ни больно.
 Повернул тихонько кресло
 к бюсту бледному, туда,
 Где был Ворон, погрузился
 в бархат кресел и забылся…
 «Страшный Ворон, мой ужасный
 гость, – подумал я тогда -
 Страшный, древний Ворон, горе
 возвещающий всегда,
 Что же значит крик твой:
 «Никогда»?

Угадать стараюсь тщетно;
 смотрит Ворон безответно.
 Свой горящий взор мне в сердце
 заронил он навсегда.
 И в раздумьи над загадкой,
 я поник в дремоте сладкой
 Головой на бархат, лампой
 озаренный. Никогда
 На лиловый бархат кресел,
 как в счастливые года,
 Ей уж не склоняться -
 никогда!

И казалось мне: струило
 дым незримое кадило,
 Прилетели Серафимы,
 шелестели иногда
 Их шаги, как дуновенье:
 «Это Бог мне шлет забвенье!
 Пей же сладкое забвенье,
 пей, чтоб в сердце навсегда
 Об утраченной Леноре
 стерлась память – навсегда!..
 И сказал мне Ворон:
 «Никогда».

«Я молю, пророк зловещий,
 птица ты иль демон вещий,
 Злой ли Дух тебя из Ночи,
 или вихрь занес сюда
 Из пустыни мертвой, вечной,
 безнадежной, бесконечной, -
 Будет ли, молю, скажи мне,
 будет ли хоть там, куда
 Снизойдем мы после смерти, -
 сердцу отдых навсегда?»
 И ответил Ворон:
 «Никогда».

«Я молю, пророк зловещий,
 птица ты иль демон вещий,
 Заклинаю небом. Богом,
 отвечай, в тот день, когда
 Я Эдем увижу дальней,
 обниму ль душой печальной
 Душу светлую Леноры,
 той, чье имя навсегда
 В сонме ангелов – Ленора,
 лучезарной навсегда?»
 И ответил Ворон:
 «Никогда».

«Прочь! – воскликнул я, вставая,
 демон ты иль птица злая.
 Прочь! – вернись в пределы Ночи,
 чтобы больше никогда
 Ни одно из перьев черных,
 не напомнило позорных,
 Лживых слов твоих! Оставь же
 бюст Паллады навсегда,
 Из души моей твой образ
 я исторгну навсегда!»
 И ответил Ворон:
 «Никогда».

И сидит, сидит с тех пор он
 там, над дверью черный Ворон,
 С бюста бледного Паллады
 не исчезнет никуда.
 У него такие очи,
 как у Злого Духа ночи,
 Сном объятого; и лампа
 тень бросает. Навсегда
 К этой тени черной птицы
 пригвожденный навсегда, -
 Не воспрянет дух мой -
 никогда!

(1890)

Перевод Дм. Мережковского

THE SLEEPER

At midnight, in the month of June,
 I stand beneath the mystic moon.
 An opiate vapour, dewy, dim,
 Exhales from out her golden rim,
 And, softly dripping, drop by drop,
 Upon the quiet mountain top,
 Steals drowsily and musically
 Into the universal valley.
 The rosemary nods upon the grave;
 The lily lolls upon the wave:
 Wrapping the fog about its breast,
 The ruin moulders into rest;
 Looking like Lethe, see! the lake
 A conscious slumber seems to take,
 And would not, for the world, awake.
 All Beauty sleeps! – and lo! where lies
 Irene, with her Destinies!

Oh, lady bright! can it be right -
 This window open to the night?
 The wanton airs, from the tree-top,
 Laughingly through the lattice drop -
 The bodiless airs, a wizard rout,
 Flit through thy chamber in and out,
 And wave the curtain canopy
 So fitfully – so fearfully -
 Above the closed and fringed lid
 ‘Neath which thy slumb’ring soul lies hid,
 That, o’er the floor and down the wall,
 Like ghosts the shadows rise and fall!
 Oh, lady dear, hast thou no fear?
 Why and what art thou dreaming here?
 Sure thou art come o’er far-off seas,
 A wonder to these garden trees!
 Strange is thy pallor! strange thy dress!
 Strange, above all, thy length of tress,
 And this all solemn silentness!

The lady sleeps! Oh, may her sleep,
 Which is enduring, so be deep!
 Heaven have her in its sacred keep!
 This chamber changed for one more holy,
 This bed for one more melancholy,
 I pray to God that she may lie
 Forever with unopened eye,
 While the pale sheeted ghosts go by!

My love, she sleeps! Oh, may her sleep,
 As it is lasting, so be deep!
 Soft may the worms about her creep!
 Far in the forest, dim and old,
 For her may some tall vault unfold -
 Some vault that oft hath flung its black
 And winged pannels fluttering back,
 Triumphant, o’er the crested palls,
 Of her grand family funerals -
 Some sepulchre, remote, alone,
 Against whose portal she hath thrown,
 In childhood, many an idle stone -
 Some tomb from out whose sounding door
 She ne’er shall force an echo more,
 Thrilling to think, poor child of sin!
 It was the dead who groaned within.

(1831-1845)

СПЯЩАЯ

В Июне, в полночь, в мгле сквозной,
 Я был под странною луной.
 Пар усыпительный, росистый,
 Дышал от чаши золотистой,
 За каплей капля, шел в простор,
 На высоту спокойных гор,
 Скользил, как музыка без слова,
 В глубины дола мирового.
 Спит на могиле розмарин,
 Спит лилия речных глубин;
 Ночной туман прильнул к руине!
 И глянь! там озеро в ложбине,
 Как бы сознательно дремля,
 Заснуло, спит. Вся спит земля.
 Спит Красота! – С дремотой слита
 (Ее окно в простор открыто)
 Ирэна, с нею С_у_деб свита.

О, неги дочь! тут как помочь?
 Зачем окно открыто в ночь?
 Здесь ветерки, с вершин древесных,
 О чарах шепчут неизвестных -
 Волшебный строй, бесплотный рой,
 Скользит по комнате ночной,
 Волнуя занавес красиво -
 И страшно так – и прихотливо -
 Над сжатой бахромой ресниц,
 Что над душой склонились ниц,
 А на стенах, как ряд видений,
 Трепещут занавеса тени.

Тебя тревоги не гнетут?
 О чем и как ты грезишь тут?
 Побыв за дальними морями,
 Ты здесь, среди дерев, с цветами.
 Ты странной бледности полна.
 Наряд твой странен. Ты одна.
 Странней всего, превыше грез,
 Длина твоих густых волос.
 И все объято тишиною
 Под той торжественной луною.

Спит красота! На долгий срок
 Пусть будет сон ее глубок!
 Молю я Бога, что над нами,
 Да с нераскрытыми очами,
 Она здесь вековечно спит,
 Меж тем как рой теней скользит,
 И духи в саванах из дыма
 Идут, дрожа, проходят мимо.

Любовь моя, ты спишь. Усни
 На долги дни, на вечны дни!
 Пусть мягко червь мелькнет в тени!
 В лесу, в той чаще темноокой,
 Пусть свод откроется высокий,
 Он много раз здесь был открыт,
 Принять родных ее меж плит -
 Да дремлет там в глуши пустынной,
 Да примет склеп ее старинный,
 Чью столь узорчатую дверь
 Не потревожить уж теперь -
 Куда не раз, рукой ребенка,
 Бросала камни – камень звонко,
 Сбегая вниз, металл будил,
 И долгий отклик находил,
 Как будто там, в смертельной дали,
 Скорбя, усопшие рыдали.

(1911)

Перевод К. Бальмонта

A DREAM WITHIN A DREAM

Take this kiss upon the brow!
 And, in parting from you now,
 Thus much let me avow -
 You are not wrong, who deem
 That my days have been a dream;
 Yet if hope has flown away
 In a night, or in a day,
 In a vision, or in none,
 Is it therefore the less _gone?_
 _All_ that we see or seem
 Is but a dream within a dream.
 I stand amid the roar
 Of a surf-tormented shore,
 And I hold within my hand
 Grains of the golden sand -
 How few! yet how they creep
 Through my fingers to the deep,
 While I weep – while I weep!
 О God! can I not grasp
 Them with a tighter clasp?
 О God! can I not save
 _One from_ the pitiless wave?
 Is _all_ that we see or seem
 But a dream within a dream?

(1827-1849)

СОН ВО СНЕ

Пусть останется с тобой
 Поцелуй прощальный мой!
 От тебя я ухожу,
 И тебе теперь скажу:
 Не ошиблась ты в одном, -
 Жизнь моя была лишь сном.
 Но мечта, что сном жила,
 Днем ли, ночью ли ушла,
 Как виденье ли, как свет,
 Чт_о_ мне в том, – ее уж _нет_.
 _Все_, что зрится, мнится мне,
 Все есть только сон во сне.

Я стою на берегу,
 Бурю взором стерегу.
 И держу в руках своих
 Горсть песчинок золотых.
 Как они ласкают взгляд!
 Как их мало! Как скользят
 Все – меж пальцев – вниз, к волне,
 К глубине – на горе мне!
 Как их бег мне задержать,
 Как сильнее руки сжать?
 Сохранится ль хоть одна,
 Или все возьмет волна?
 Или то, что зримо мне,
 Все есть только сон во сне?

(1901)

Перевод К. Бальмонта

AN ENIGMA

«Seldom we find», says Solomon Don Dunce,
 «Half an idea in the profoundest sonnet.
 Through all the flimsy things we see at once
 As easily as through a Naples bonnet -
 Trash of all trash! – how _can_ a lady don it?
 Yet heavier far than your Petrarchan stuff -
 Owl-downy nonsense that the faintest puff
 Twirls into trunk-paper the while you con it?
 And, veritably, Sol is right enough.
 The general tuckermanities are arrant
 Bubbles – ephemeral and _so_ transparent -
 But _this is_, now, – you may depend upon it -
 Stable, opaque, immortal – all by dint
 Of the dear names that lie concealed within ‘t.

(1847)

ЭНИГМА

«Сыскать, – так молвил Соломон Дурак,
 Нам не легко в сонете пол-идеи.
 И чрез пустое видим мы яснее,
 Чем рыбин чрез неапольский колпак.

Сует а сует! Он не под силу дамам,
 И все ж,  ах! рифм Петрарки тяжелей.
 Из филина пух легкий, ветер, взвей, -
 И будет он, наверно, тем же самым».

Наверняка тот Соломон был прав;
 Смысл не велик лирических забав, -
 Что колпаки иль пузыри из мыла!

Но за сонетом у меня есть сила,
 Бессмертен мой, как будто темный, стих:
 Я имя поместил в словах моих!

(1924)

Перевод В. Брюсова
FAIRY-LAND

Dim vales – and shadowy floods -
 And cloudy-looking woods,
 Whose forms we can’t discover
 For the tears that drip all over.
 Huge moons there wax and wane -
 Again – again – again -
 Every moment of the night -
 Forever changing places -
 And they put out the star-light
 With the breath from their pale faces.
 About twelve by the moon-dial
 One more filmy than the rest
 (A kind which, upon trial,
 They have found to be the best)
 Comes down – stil